Милан, куда мы прилетели из Кёльна на рок-фестиваль в июне 1977 года, нам показался очень замусоренным. Везде валялись скомканные бумажки, пустые сигаретные пачки и раздавленные банки из-под "Кока-колы". В ванной моего номера в отеле "Puccini" горячая и холодная вода текла из отдельных кранов, а душа не было вообще.
Laura Amadeo, невысокая девочка лет девятнадцати и наш русскоговорящий event manager, протопала за мной в номер, вручила пачку festival schedule на итальянском языке, спросила хриплым голосом "Вы всё понятные?", услышала, что "нет", отобрала эти расписания и, высунув от старания язык, начала подрисовывать перевод, почему-то усевшись для этого на пол. Она то и дело вытаращивала свои шальные черные глазки в потолок, чтобы вспомнить "как это in russo", а когда вспоминала, так энергично кивала головой, что ее черные волосы падали ей на лицо, закрывая его почти до носа. В отличие от всех остальных итальянцев, которых мы успели увидеть по дороге из аэропорта, она была совершенно не загорелой, и у нее была удивительно нежная кожа.
Фестиваль проходил в парке Redecessio, который представлял собой маленький скверик, приютившийся неподалеку от большого промышленного района, с оградой и прудиком, плотно населенным комарами. На севере Италии подобные места почему-то принято называть парками.
Мы играли в первый же день, после итальянской лохматой пародии на "King Crimson" под названием "La PFM" и перед первоклассными музыкантами - "Il Baletto Do Bronzo" На концерт пришли пятьдесят тысяч человек. Большинство из них попали туда, просто проломив ограду скверика. Как только мы начали играть, и включилось сценическое освещение, на нас немедленно налетели полчища комаров, и на протяжении всего концерта нам пришлось хлопать себя по разным местам, а также уворачиваться от летящих на сцену использованных шприцев, которыми нас забрасывали нашпигованные героином зрители с первых рядов.
В профессиональном отношении фестиваль был для нас очень привлекателен. Достаточно сказать, что на второй день там выступал Adriano Celentano со своей группой "Rock Boys", а вместе с ними приехала Клаудия Мори, которая за год до этого снялась с ним и с Марчелло Мастрояни в фильме "Благородный венецианец". На закрытии же вручал призы сам Frank Zappa, приехавший туда один и в качестве почетного гостя. Через пять лет в этом же парке состоится его собственный концерт, с теми же комарами и шприцами, что послужит мотивом для наглядной мультипликационной иллюстрации обложки его альбома "The Man From Utopia."
Организация же фестиваля была просто ужасной. За пол часа до нашего выступления к нам в гримерную вломилась Laura Amadeo в ужасном фиолетовом парике, и в панике запричитала, что нас давно объявили, а мы "тут отдыхать", а зрители уже сердитые. Когда мы вылетели на сцену, на нас оттуда замахал руками какой-то джентльмен в смокинге и кедах и тоже запричитал, что вылетели мы рано, и сейчас его номер, а когда он крикнет "Red Bicycle, USSR", вылетать нам будет самое время. Выступавший до этого "La PFM" заиграл блюз, а джентльмен стал медленно двигаться в танце по авансцене и постепенно раздеваться, развешивая предметы своего туалета по микрофонным стойкам. Особенно долго он снимал и нюхал свои носки. Когда он остался в одних трусах, он поджег зажигалкой факел и начал изрыгать изо рта пламя, незаметно прихлебывая что-то из маленькой бутылочки, которая висела у него на шее. Самые бурные овации этого фестиваля достались ему, а был он, как нам представила его Laura Amadeo, пока его после номера рвало за сценой от эфира, мэром Милана.
Когда закончился первый фестивальный день, к нам подошел Vito Manzari, тогдашний бас-гитарист "Il Baletto Do Bronzo", и сказал, что давно мечтал познакомиться с русскими музыкантами и будет рад, если мы присоединимся к ним поискать приключений в Milan by night. Согласился я и Вадик, наш пианист, а остальные отправились спать, вымотанные донельзя всей этой миланской комарино-героиновой рапсодией.
Сначала мы болтались по злачным местам, в одном из которых мы с Вадиком еле отделались от двух проституток, а из второго нас почему-то просто выбросили на улицу. Нам это быстро надоело, мы отделились от искателей приключений и, выстояв очередь, попали в фешенебельный диско клуб. Вот там-то я и познакомился с Beate Cecioni. Ее фамилия звучала как "Чечони", и до сих пор, когда я произношу это слово вслух, у меня на душе становится тепло и вместе с тем немного беспокойно, как будто я забыл что-то важное, и, если прямо сейчас не вспомню, то случится что-нибудь непоправимое. Я пригласил ее на танец. Вернее, сначала я пригласил ее худенького и длинноволосого брата-океанолога, который сзади мне очень понравился, но когда я увидел его бороду и понял, что сослепу не угадал в нем мужчину, я разинул рот и зачем-то сказал, что в Милане летом очень жарко. Beate стояла рядом, и, увидев, что я безнадежно влип, кивнула мне и подошла, переиграв все таким образом, как будто на самом деле я хотел пригласить ее, а Gianni - уменьшительное от Джованни, просто стоял у меня на дороге. Умничка.
Beate прекрасно говорила по-английски, я рассыпался в благодарностях, и мы весь танец умирали надо мной и Gianni со смеху. Потом я пошел искать Вадика, а Beate стала ходить за мной по пятам и рассказывать, что была на нашем концерте, и ей очень понравилось. Еще она рассказала, что у них в Италии есть обычай: если парень приглашает на танец девушку, то он становится ее кавалером на весь вечер. Вечер и ночь в английском языке называют одним словом night, и возможно именно из-за этой британской словарной ограниченности Beate провела со мной и вечер в диско клубе и ночь в номере моего отеля. В постель ко мне Beate сначала забралась в джинсах и футболке, а потом по моему требованию все это сняла. Я пылко прижался носом к ее груди, страстно сжал ее попу своей мужественной рукой и тут же позорно заснул.
Проснулся я один. Естественно, - лежал и думал я в смятении от такого конфуза. - И нужно было заставлять ее раздеваться-то! Спала бы уж в штанах, было бы хоть оправдание! Мол, я-то, пожалуйста, а ты-то, вот!.. И кто же это к мужчине в штанах спать-то ложиться! Тем более к такому! Вот, дурень-то!
Когда я подумал про "дурня", в номер вошла Beate с подносом, на котором в чашках дымился кофе, а в вазочках лежали круасаны. Все это пахло умопомрачительно вкусно.
- Awake? Super! Did you sleep well, Stas? Hope you are not angry, ah? I was very tired and felt deadly sleepy last night. I'm sorry!
Вот это номер! Это кто же первый заснул-то? Видимо на общих небесах наш православный бог внимательнее и сострадательнее к своим овцам заблудшим, чем их католический Dio. Я сказал, что, мол, ничего страшного, я и сам устал, как собака, а за кофе с булками - отдельная от лица нашего коллектива благодарность. Она широко улыбнулась, поставила поднос ко мне на одеяло и уселась рядом. И тут я ее, наконец, смог разглядеть и расспросить, кто она такая есть.
Beate было двадцать шесть лет, родилась она в Вероне, и там живут ее родители. Работает она преподавателем storia medievale - истории средних веков в Университете Милана. Gianni океанолог и работает тоже в Милане на какую-то ирландскую компанию. Beate была высокой, стройной и очень... ладной девушкой с веснушками и длинными черными волосами. Она действительно была очень ладной. Все у нее было чистое, новое, идеально подогнанное, пропорциональное и по размеру. И одежда и лицо и тело. Если бы я назвал ее красавицей, то сказал бы так мало, потому что в ее голосе, жестах и манерах было столько настоящего шарма, что, когда я доел круасаны, я стал всерьез подумывать о том, как бы мне задержаться в Милане после фестиваля.
По всей видимости, примерно о том же думала и Beate, потому что, когда я стал заворачиваться в одеяло, чтобы прошмыгнуть в ванную, где валялась вся моя одежда, она покраснела, попросила меня не вставать, разделась и нырнула ко мне под одеяло. Под одеялом она шепотом опять извинилась за вчерашнее, закрыла ладошкой мои глаза и наказала мне просто лежать, потому что сейчас она покажет, как может служить мужчине настоящая итальянка. Она так и сказала "serve the man".
Я забыл обо всем на свете. Потом мы лежали, болтали, смеялись, кидались подушками, вместе сидели в ванной, и она снова и снова показывала, как может служить мужчине настоящая итальянка. В самый неподходящий момент в номер вломилась Laura Amadeo, покраснела как помидор, и сказала по-итальянски, что мне давно пора сидеть в автобусе, чтобы ехать на концерт, а я с перепуга все это понял. Мы втроем смотрели друг на друга, молчали, потом Laura Amadeo вскрикнула "mamma mia!", закрыла глаза ладошками, отвернулась и кинулась вон, хлопнувшись лбом о дверь.
Вся неделя в Милане была полна рок-н-ролла по вечерам, мертвецкого сна в обнимку с Beate по ночам и "настоящей итальянской любви" с ней по утрам. Днем нас кормили. Beate научила меня правильно есть spaghetti и говорить по-итальянски "любовь с первого взгляда" - ''amore a prima vista". Я научил Beate испытывать наслаждение от близости, плавать под водой с открытыми глазами и хорошим манерам по-русски, при которых девушке было принято опираться на руку мужчины при выходе из автобуса, и не принято таскать тяжелые чемоданы, если все тот же мужчина рядом. В Италии мы сплошь и рядом видели упитанных сеньоров с газетой в руках и рядом их сеньорит, навьюченных огромными сумками, подобно валаамовым ослицам, что внезапно обрели дар речи, но ослицами от этого быть не перестали.
Я спросил Beate, почему она бежит за водой, стоит мне захотеть пить, завязывает мне ботинки, носит мне завтрак в постель и вообще делает все, что я хочу, сразу, молча и с какой-то демонстративной радостью. Она рассказала мне, что я ей очень нравлюсь, но главное не это, а то, что ее так воспитали. В Италии мужчины очень неохотно и с большой осторожностью женятся, и очень легко потом разводятся. Женщине же разводиться никак нельзя, потому что она после этого выходит в тираж. Ей трудно опять выйти замуж и даже трудно найти работу. Считается, что если она развелась, значит, что-то не так с ее характером, здоровьем, умом и т.д. И с детства ей постоянно внушали, что ее призвание служить мужчине. Да-а-а... Где-то в Таджикистане я уже об этом слышал. Ну-ну.
А с другой стороны... Эх, наших бы сюда, на перевоспитание! А, впрочем, нет, о чем это я? Разве кто-нибудь может сравниться с девочкой, воспитанной в России!? И разве вы, мой преисполненный патриотизма читатель, познавший первые радости любви в России, не согласны со мной? Смею вас со всей ответственностью и опытом шестнадцатилетних скитаний по всем странам Европы и Юго-Восточной Азии заверить, что вы будете совершенно правы, соглашаясь со мной. Только в России могут народиться и вырасти женщины, воспетые Пушкиным и Баратынским, Некрасовым и Толстым. А также упомянутые и вашим покорным слугой в этом скромном рассказе. Впрочем, я отвлекся.
За два дня до конца фестиваля Beate просмотрела внимательно наш гастрольный план, переговорила с кем-то по телефону, посидела в раздумье с полчаса над картой Италии, и потом усадила меня напротив и наказала внимательно слушать. Мой "Оранжевый Велосипед" в последний день фестиваля, в воскресенье, не работает, в понедельник у нас только вечером банкет. Во вторник мы должны ехать на поезде в Рим, это 576 километров и займет целый день. В среду в Риме у нас только sound-check, то бишь, даже не репетиция, а просто проверка оборудования. В общем, есть четыре чистых свободных дня, и Beate хочет пригласить меня в Верону, к родителям. Они знают, и будут очень рады. До Вероны отсюда 163 километра, и Gianni довезет нас на машине за два часа. От Вероны до Рима 1070 километров и нет ночных поездов, а на утренний самолет лучше не рассчитывать, потому что есть риск нелетной погоды. Но Gianni может меня на машине отвезти и в Рим за ночь со среды на четверг. И мы можем пожить у ее родителей почти четыре дня. Все согласны и будут рады, если я хочу.
Что все согласны, это мне было понятно - Beate была всеобщей любимицей, и ей было трудно отказать. Но, что Gianni будет рад ехать за рулем всю ночь до Рима, а потом обратно в Милан, мне было сомнительно. И я спросил, зачем такой экстрим, когда я могу поехать из Вероны поездом в среду утром? На что Beate покраснела и сказала, что ее радует моя практичность, но тогда мы будем вместе на день меньше, и ей интересно, почему я не спросил, не хочет ли она поехать со мной в Рим тоже. Я спросил, и она ответила, что не может, потому что у ее бабушки в четверг день рождения. Я сказал, что очень жаль, а она спросила, почему я до сих пор не сказал, хочу ли я поехать в Верону или нет. Я спросил, есть ли у меня выбор, а она широко улыбнулась, и сказала, что нет.
Вообще-то, для советского командировочного отстать от группы за рубежом на целых четыре дня было очень и очень чревато. Для лучшего понимания далее я вкратце опишу обычную процедуру подготовки нас на зарубежные гастроли. Каждый раз нас обязательно вызывали в КГБ и внушали, что ходить по улицам мы можем только попарно и при попытке любого прохожего с нами заговорить должны немедленно и молча разворачиваться и идти в другую сторону, потому что это не иначе как шпионские проделки. Кроме того, в каждой поездке в роли старшего группы с нами обязательно оказывался какой-нибудь Николай Николаевич, как правило, неприметный мужчина в сером костюме и характерным взглядом аналитика - убийцы. Нам и так многое по мелочам сходило с рук, но это - по мелочам, и хотя "там" понимали, что мы за рубежом были товаром определенного спроса, и за нас хорошо платили, но четыре дня... И все же я поехал. Верона была прекрасна! Древний и уютный городок, и в отличие от Милана очень чистый. И тоже какой-то ладный, как Beate. Мы бродили по узеньким, булыжным улочкам, по которым в 1303 году Ромео крался к дому Капулетти на via Kapella, 23. Мы стояли в куче туристов под балконом Джульетты и тоже прилепили жевательной резинкой на правую стену признания в любви, среди тысяч других. Статуя Джульетты была одна и бронзовая, и это лишний раз подтверждало, что итальянцы народ горячий, и под руку могут много чего наобещать, но по большей части - необязательный. Ведь старина Монтекки божился, мол:
"...Из золота ей статую воздвигну.
Пусть людям всем, пока стоит Верона,
Та статуя напоминает вновь
Джульетты бедной верность и любовь".
На что, расчувствовавшись, папаша Капулетти сгоряча наобещал:
"Ромео статую воздвигну рядом..." |
Gianni терпеливо дожидался нас в машине, хотя как все ученые, оставаясь один, он тут же углублялся в свои океанические карты и таблицы и, когда мы возвращались, он подолгу смотрел на меня, с трудом вспоминая, кто я такой и зачем забрался в его машину.
Ужинали мы в доме их родителей, на via Timavo 5, где сеньора Чечони угощала нас всяческой итальянской вкуснятиной, а тучный сеньор Чечони, адвокат по профессии, все пытал меня о советском уголовном законодательстве и каждые десять минут куда-то убегал. Когда мы после ужина вышли с Beate посидеть в дворике, она объяснила мне, что итальянские мужчины не считают необходимостью сдерживать газы, но она позвонила из Милана и строго настрого всех предупредила, что в России, если судить по мне, мужчины вообще не пукают, и теперь ее бедный папа будет все четыре дня бегать для этого в туалет.
Квартира Чечони располагалась на первом этаже, и у выхода из подъезда c левой стороны был еще один подъезд, а с правой стояла деревянная скамейка, где мы каждый вечер после ужина сидели с Beate и молчали. Аромат ее волос смешивался с запахами вековых каменных стен и южной летней ночи. Я чувствовал под рукой тепло ее колена и хотел, чтобы остановилось время. И оно остановилось, потому что нам было уже все равно, день сейчас или ночь. Больше мы по городу не ходили, лишь иногда я выходил из дворика, поворачивал налево, доходил до маленького магазинчика, покупал банку кока-колы и возвращался. Beate все время ходила за мной по пятам, а хозяин магазинчика Lino говорил нам "buon giorno", и вел себя так, как будто знает меня уже много лет, мы обо всем переговорили и давно понимаем друг друга без слов.
Gianni подарил мне свой ирландский раскладной нож, и я вырезал им на скамейке "Stas", потому что нужно было уезжать, и я не знал, что мне делать с каким-то животным страхом, что я вижу все это в последний раз. Beate держала меня за руку, а я смял пустую банку из-под кока-колы и сунул ее в чугунную решетку на окне в подвал. Банка не пролезла и застряла. Наверное, за решетку раньше никто ничего не совал, потому что за ней было чисто, как везде в Вероне.
Ночью на дороге в Рим нас догнал огромный "Ford", прижал к обочине, к нам подошел седой и крепкий итальянец, положил мне руку на плечо и спросил:
- La posso disturbare un momento?
Gianni сказал, что итальянец спросил, можно ли меня на минуту. Я пересел в "Ford", а в машину к Gianni забрался седой. Мне на ломаном русском передали привет от Николая Николаевича и сказали, что мы должны следовать в Рим, никуда не заезжать, иначе у меня, у Gianni и у Beate будут неприятности. По-видимому, то же самое сказали Gianni. Целый час он ехал, наморщив лоб, и молчал, а потом посмотрел на меня шальными итальянскими глазами и резко повернул машину на проселочную дорогу к дому своей бывшей подружки.
- KG-fucking-B is nothing here, in Italy. It's my country and I don't care.
- Ох, Gianni, блажен верующий! - думал я, уплетая спагетти и с благодарностью кивая его полусонной подружке, которая вышла к нам в футболке и трусах, да так и ходила за нами, пока мы ели и купались в бассейне. Я вырвался от Gianni, который старался меня утопить, хлопнулся на шезлонг, увидел небо в крупных южных звездах и мечтательно завопил, остановись, мол, мгновение, а то, вот, помрешь завтра и больше этой итальянской красоты никогда не увидишь. На что подружка Gianni равнодушным голосом ответила, что умру я не завтра, а через шестьдесят пять с половиной лет, и в Италию еще приеду. Я посмотрел в ее черные глаза и покрылся мурашками. Тогда она добавила, что приеду я напрасно, потому что больше Ее никогда не увижу, а сама она устала и идет спать. Термос с кофе и бутерброды - на переднем сидении.
- Wait, wait, wait, - заблажил я, шлепая за ней босыми ногами. - Did you really mean, I wouldn't see Beate if I'm back again?
Она покачала отрицательно головой и прикрыла за собой дверь. Потом, правда, приоткрыла ее опять и добавила, - You've never seen her..., poor boy. - И скрылась совсем, уже окончательно сбив меня с толку.
В Риме мне влетело по полной программе, я "осознал" и послушно вписался в наш дальнейший гастрольный график. Города, лица новых знакомых, сначала итальянские, а потом французские имена и названия закрутились в таком пестром калейдоскопе, что мы редко их вспоминали уже через два дня. В Париже мы поехали сразу в концертный зал, потому что опаздывали, а ночью, когда мы "заселялись", ко мне подошел дежурный garcon и сказал, что у le receptionniste для меня есть письмо. Я молча смотрел на него, пока он не вскрикнул "Ah!" и не сбегал за ним.
Это был большой конверт с письмом от Beate и приглашением в гости на отдельном листе с какой-то печатью. В письме говорилось, что по этому приглашению в итальянском посольстве в Париже мне сразу дадут визу, и я могу, если хочу, опять приехать к ней в Верону, когда у меня через пять недель будет перерыв. Если я прилечу на ночном самолете в Милан, где они с Gianni меня встретят, то у нас будет почти три дня. Она хорошо знает наш гастрольный план, и все подсчитала.
Потом ко мне подошел garcon и сказал, что я сижу уже целый час, и будет лучше, если я все-таки пойду спать, а завтра, на свежую голову, обязательно придумаю, что мне делать с этим письмом. Когда он говорил "с письмом", один его глаз смотрел на меня, а другой на конверт. Я у него спросил, где он научился смотреть глазами в разные стороны, а он ответил, что еще умеет шевелить ушами и спать стоя. Я удивился и сказал, что спать стоя я тоже умею - научился в армии, а, вот, сколько не пробовал шевелить ушами, у меня ничего не получалось. Garcon сказал, что обязательно получится, если я буду долго тренироваться перед зеркалом, а потом пожелал мне "bonne nuit" и осторожно прикрыл за мной дверь моего номера.
"Дырка" в нашем графике образовалась по причине какой-то забастовки французских транспортников на две недели раньше запланированной, я купил билет на прямой вечерний рейс до Вероны и решил сделать Beate сюрприз. Собственно, сюрприза я делать не хотел, просто я забыл конверт с ее адресом в посольстве, а когда мы, расставаясь еще в Вероне, написали на одинаковых красивых бумажках наши адреса, я уверенно сунул к себе в карман свой, а к ней - ее. И понял это только тогда, когда захотел предупредить ее телеграммой о своем досрочном приезде.
В Вероне я отпустил такси у магазинчика Lino и с бьющимся сердцем пошел к знакомому дворику. За два шага я остановился и стал придумывать, как бы мне этих Чечони разыграть. Я вернулся к магазинчику, чтобы спросить у Lino, как будет по-итальянски "вас вызывают в КГБ", но был поздний час, и магазинчик был закрыт.
- И, слава богу, - подумал я. - Так дебильно с ними еще, поди, не шутили. - Потрогал знакомую надколотую бронзовую ручку магазинной двери и решительно направился во двор.
Во дворе не было их подъезда. То есть, все остальное было на местах, а вместо их подъезда была глухая стена. Я поковырял ее пальцем, она была настоящая и такая древняя, что мысль о какой-нибудь реставрации или перепланировке выглядело совершенно нелепой. А тот ли это двор вообще? Я выбежал на улицу и задрал голову к табличке с номером. Нет, все правильно, via Timavo 5. Я знал каждую букву в этом слове, и даже, вон, один гвоздь до конца не вошел, так его загнули. Я начал ходить квадратами по дворику и тереть лоб. Этого не может быть! Так не бывает! Подъезд - ладно, окна-то куда делись! Постучал бы хоть. Хотя, если нет подъезда, что ж мне, прикажете в окно к ним лезть? Не удобно как-то. Тьфу, ты! О чем я думаю?
В окне у соседнего подъезда загорелся свет, и во двор вышла старенькая соседка. Ну да, это она! Марта!
- Buon giorno, Marta.... Э-э-э... - Да она ведь по-английски не говорит! - Э-э-э...
- I am not Marta. And who are you looking for?
- Oh, thank you, great! You speak English. Would you be so kind, as to explain me where the hell is that Cecioni's place? Ah?
- What Cecioni?
Как это, какие Чечони!? Да вот тут подъезд... Как нет? А, ну да! Действительно. А ремонт тут?.. А, четыреста лет не делали. Ну, правильно, зачем вам! Запрещено? Бывает!.. А Марта - ваша сестра? Как, живете одна? А где Марта? Не знаете... Замечательно! Кофе? Нет, мэм, спасибо... Где мой отель? В Париже... Нет, я здоров. Я вот только посижу тут, на скамеечке немножко и пойду. Куда? Искать Чечони.
Я сидел на скамейке с закрытыми глазами, вдыхал знакомый запах вековых стен, и готов был поклясться, что слышал еле уловимый аромат ее волос. Beate Cecioni. Мне на плечо легла чья-то рука, я вздрогнул, открыл глаза и увидел опять старенькую соседку. Она протянула мне огромное красное яблоко, я взял и молча кивнул, а она вздохнула и ушла к себе. Яблоко было вкусное. Это меня совершенно отрезвило, даже ободрило, и я подумал, что наверняка попал не в тот двор. Может, тут две улицы с таким названием? Ну, конечно, все просто. Центр небольшой, и я его за час прочешу.
Я доел яблоко, поискал, куда бы деть огрызок, и увидел на скамейке вырезанное слово "Stas". Потом скосил глаза левее и увидел смятую банку "Кока-колы" в решетке подвального окна. Больше за решетку видимо никто ничего не совал, и поэтому за ней было чисто, как везде в Вероне. Всё. Мне не нужно ничего больше искать. Я пришел правильно.
Я не помню, как очутился перед университетом Вероны, огромным старинным зданием с колоннами, которое выглядело тем более огромным, потому что располагалось прямо в центре среди узеньких улочек. Я сел на ступеньки, потер лоб и подумал, что странно, какая у меня сейчас пустая голова. Час назад она дымилась и трещала по швам, а сейчас там было тихо и пусто. Я так увлекся исследовательским ощупыванием своей головы, что не сразу заметил девочку, по виду студентку, которая, видимо, ехала мимо на своем велосипеде, остановилась напротив и сейчас с любопытством смотрела на меня блестящими глазенками.
- If you don't speak English - just go, - попросил я и махнул рукой в ту сторону, куда она ехала, переживая, что если она сейчас начнет тараторить по-итальянски, у меня опять будет что-нибудь с головой. Девочка проехала, куда я показал, но тотчас вернулась обратно разочарованная, наверное, потому, что ничего интересного там не нашла. Она поставила свой велосипед, сделала два нерешительных шага ко мне, открыла рот, но, увидев, с каким ужасом я на него смотрел, закрыла его опять. Тогда я пригласил ее жестом присесть, она уселась рядом, я сказал ей по-русски "слушай", а потом также по-русски рассказал все, что со мной случилось. То, что она меня не понимала, меня интересовало меньше всего, мне просто нужны были свободные уши.
Когда я ей все рассказал и автоматически спросил "понимаешь?", она сказала по-русски, что да, она почти все поняла, потому что изучает русский язык, и даже была в Ленинграде. Потом она потянула меня за рукав к темному окну университета и сказала, что, кажется, она знает, что делать. Она хитро улыбнулась, сказала "un momento per esperimento", постучала в окно, потом подождала, приплясывая от нетерпения, и стала стучать опять, пока за окном не загорелся свет. К нам вышел старый prete, священник и ее наставник, выслушал ее краткое изложение моих приключений, сказал, что это "storia divertente", то бишь, забавная история, энергично втащил нас в университетскую дверь и провел в огромную библиотеку.
Там padre Francesco попросил меня рассказать ее опять, что я и сделал с помощью моей ночной феи, которую звали Roberta. Потом он долго и с каким-то невменяемым видом бродил вдоль книжных полок до потолка, совершенно забыв о нас, лишь иногда вскрикивая "ah" или "o" и убегая в какой-нибудь угол библиотеки, но вскоре с сожалением оттуда выходил. Потом он прижал кулаки к своим глазам, постоял так с минуту, и вдруг молча бросился к огромной стремянке, передвинул ее правее, вскарабкался, как белка, до ее середины, выудил какой-то старый фолиант, чуть не рухнул с ним вниз и подбежал к нам.
Padre Francesco ликовал и ерошил свои и так торчавшие в разные стороны седые волосы. Он начал говорить, бегая вокруг нас и постоянно тыкая пальцем в найденную им книгу из частных архивов инквизиции Вероны, а Roberta торопливо переводила мне, что в доме на via Timavo 5, который я показал ему на карте города, действительно жил судейский стряпчий Cecioni с женой и двумя детьми. Сам стряпчий ничем известен не был, но зато его сын, Giovanni, прославился, сделав обширное описание морских рыб и животных их акватории. Сестра же его, Beate Cecioni, известная своей красотой, еще в молодости была "отпущена на волю", то есть, сожжена на костре инквизицией, за ересь, проповедуемую ей после ее скандальной связи с чужестранным иноверцем. И было это в июне 1577 года. Сразу после казни Beate вся ее семья была изгнана из города, жилище их было предано проклятию, а вход в него назван "portone del diavolo" и навеки замурован.
- Вон, оказывается, в чем тут дело-то! А я-то сомневался! Да тут же все ясно как божий день! Да-а-а, отец Франческо - светлейшая голова! - Бурчал я, шагая по ночной Вероне, куда глаза глядят. Roberta ехала за мной на велосипеде и обижалась за своего наставника...
- Ты напрасно такой сердитый. Отец Франческо имеет эксклюзив доступ в архиве инквизиции, и очень много об этом знает. Ведь он нашел твоя Beate Cecioni!
Я остановился, как вкопанный, и обернулся, Roberta налетела на меня, велосипед упал, а сама она повисла у меня на руках, продолжая:
- И если бы отец Франческо не был такой ученый, ты бы так ничего и не узнал...
- Действительно...
- Нет, ты, пожалуйста, не будь так критичен... А где твой отель?
- В Париже.
- А-а-а... Если у тебя нет места для ночевать, ты можешь пойти ко мне... Только поставь меня, пожалуйста, на пол, а то я устала висеть вниз голова. А утром я отвезу тебя в аэропорт.
- На велосипеде?
Подписаться на новости
RSS новости